Сожалеть о минувшем поздно...

Первой тревогу забила баба Лиза с первого этажа. Окна её квартиры выходили на улицу, форточки по случаю тёплой погоды были открыты, пропуская внутрь звуки и запахи просыпающегося города, да и вставала она по-старчески рано. Именно она первой заметила остановившийся аккурат напротив её окон грузовик «городских концессий водоснабжения», высадивший десант рабочих в грязно-оранжевых робах, вооружённых лопатами и ломами. А когда рабочие, даже не тратя времени на традиционные перекуры и брожение по округе, сходу начали экспрессивно долбить асфальт в своём любимом месте напротив большого тополя, она окончательно убедилась: зима будет холодной.

Честно говоря, тёплыми зимы в их доме не были никогда. Ну разве что давным-давно при «совке», но тогда, как известно, и деревья были выше, и сметана слаще, и газ считался народным достоянием, а не чьей-то (не будем показывать пальцем, чьей) частной собственностью. Насколько же хватало памяти бабы Лизы (а вселилась она в августе девяносто третьего, ровно за два месяца и два дня до расстрела Дома Советов), батареи всегда были чуть тёплыми, да и вода, шедшая из горячего крана, горячей могла считаться разве что номинально.

Но это ещё можно было бы пережить. В конце концов, за почти три десятка лет можно смириться и с необходимостью надевать ватные штаны перед сном, и с пугающей каждые выходные перспективой нагревать в кастрюльке очередные пять или десять литров кипятка, чтобы можно было помыться из ковшика… да много с чем можно смириться, если необходимость стала обыденностью, и улучшений не предвидится даже в отдалённейшей перспективе.

Но в последние пару лет стало ну совсем туго. Трубное наследие бывшей великой страны, честно отслужившее два эксплуатационных срока, проржавело вконец, и из-под земли начали регулярно бить горячие родники, а то и самые натуральные, плюющиеся паром и кипятком гейзеры. И когда это случалось в очередной раз, приезжали специально обученные люди, разрывали улицу поперёк, чтобы нельзя было ни обойти ни объехать, и неделю или месяц копались в грязи, устраняя протечку. И пока они не заканчивали работу (а они не торопились!), дома, которым не повезло оказаться на прорвавшейся ветке, сидели без отопления.

А самым несчастным из всех домов была их убогая пятиэтажка-хрущёвка. В последнюю (ух какую морозную!) зиму разрытые и обезвоженные трубы и вовсе замёрзли, и не оттаяли ни после демонстрации их беды по федеральным телеканалам, ни после визита губернатора области, ни после заверений и обещаний прочих важных и полномочных лиц. Благо что на дворе заканчивался февраль, и до весны, с её солнышком и теплом, оставалось всего ничего.

Слабенькая надежда на лучшее появилась, когда летом их городишко попал под пилотный проект «Модернизация инфраструктуры малых городов и посёлков городского типа», и ошалевшие от пролившегося на них финансового дождя муниципалитеты всё лето, начиная с июля, активно копали и перекапывали улицы и дворы, вытаскивали из-под земли старые проржавевшие трубы, заменяли их на новые пластиковые, увозили грузовиками разбитый асфальт и укладывали на его место новый.

Но и она безальтернативно угасла, когда после первой же опрессовки, буквально следующим утром примчались рабочие и начали рыть землю в том же месте, что и всегда.

И когда баба Лиза увидела их неслаженную работу, она совершенно отчётливо поняла, что ещё одной зимы без центрального отопления её старые кости, артритические суставы и изъеденные туберкулёзом лёгкие не переживут.

Другая бы бабушка на её месте пошла в церковь, поставила свечку и взмолилась о чуде, но Елизавета Сергеевна была женщиной хваткой и практичной до удивления. Она доподлинно знала, что Бога нет — зато существуют иные силы, не менее могучие, пусть и требующие за своё благоволение плату гораздо большую, чем расплавленный воск и бесконечные славословия. И пусть когда-то давно, в полузабытом детстве она, как истинная пионерка и будущая комсомолка, решительно и бесповоротно отвергла их помощь… но с каждым прожитым годом мысли о предстоящей смерти потихоньку подтачивали её решимость, пока наконец не подточили её окончательно. И разрытая в очередной раз дорога стала последней каплей. Баба Лиза как нельзя более ясно представила свою долгую, мучительную смерть в выстуженной пустой квартире, пропитанную гнойным надсадным кашлем и не отпускающим даже под целой горой одеял ознобом. И поняла, что готова на всё, на всё что угодно, лишь бы этого не случилось. Только не так.

А поняв это, начала действовать, стремительно и необратимо, не оставляя себе шанса остановиться, задуматься и передумать.

Для проведения ритуала требовалось всего ничего: ключи от подвала, по одному представителю от каждого из подъездов, и подходящая жертва.

Доступ в подвал у неё был свободный, как и у других жильцов-старожилов. В девяностые в подвале хранили картошку, потом — после памятного прорыва канализации и затопления подвала фекальными массами аж под самый потолок — от этой практики отказались (да и вообще в подвал старались без необходимости не заходить; даже бомжи предпочитали более чистые и менее пахучие пристанища на ночь), но замок на двери поменять никто так и не удосужился. Чтобы его открыть, пришлось изрядно повозиться, измазаться в пыли, ржавчине и одолженной у Анзора-таксиста вэдэ-сорок, но наконец ключ со скрежетом провернулся, и просевшая дверь отворилась с протяжным скрипом. Изнутри пахнуло плесенью, гнилью и темнотой.

С жертвой тоже всё решилось просто и быстро. Её подружка по дворовой скамейке баба Света, на старости лет увлёкшаяся оккультизмом и экстрасенсорикой, уже несколько лет ежевечерне выносила во двор кастрюлю свежесваренной каши. Окружённая оравой котов (и никогда — собак, этих «вшивых кусачих ублюдков» Светлана Петровна на дух не переносила), она по часу, а то и больше сидела на лавочке, укрепляя фелинной энергетикой свою прохудившуюся ауру. Убедить её оказалось несложно: она с радостью выделила для доброго дела своего любимого дворового котика, чёрного как ночь, с глазами цвета пролитых чернил. Надеясь на угощение повкуснее разваренной гречки (иногда баба Света кормила своих любимцев украденными в ближайшем «Магните» детскими творожками), он беспрекословно дал взять себя руки и почти не сопротивлялся, пока женщины привязывали его к побитой жизнью покрышке.

Последнюю им скинул с балкона Анзор. Не то чтобы он верил во всю эту чепуху, но его маленький сын не вылезал из поликлиник, и грозящие зимой отключения отопления могли окончательно подорвать его и без того хрупкое здоровье. К тому же, если Аллах не откликнулся на заколотого барана (самого красивого в стаде его деда!), то может быть отзовутся древние русские боги? Попытка-то ведь не пытка.

Следующим обращённым стал начинающий инста-блогер Иннокентий. Баба Лиза устроила громкий концептуальный спор с бабой Светой на тему чёрномагической практики, и юное дарование не смогло устоять перед чарующей перспективой выложить в инстаграм селфи с Dark Magic Party.

И последней участницей ритуала стала дошкольница Маша из крайнего пятого подъезда. Собственно, выбор-то был небольшим: после случившегося лет восемь назад взрыва газа подъезд обвалился практически полностью, жильцы кто погиб, кто разъехался, и в единственной оставшейся почти целой квартире проживала единственная семья. Правда, они были не совсем уж опустившимися, и вряд ли бы согласились отпустить свою дочь гулять ночью с чужим человеком… но баба Лиза презентовала им купленную в «Красном и Белом» бутылку водки, что-то неловко при этом соврав, и родителям резко стало не до ребёнка. Баба Лиза взяла Машу за руку и отвела куда нужно.

В полночь они впятером собрались в самой большой из подвальных комнат, образовавшейся, когда по какой-то причине обвалились перегородки между смежными помещениями. В центре её положили покрышку с привязанным к ней чёрным котиком, Анзор вылил на неё сверху бутылку жидкости для розжига, а баба Света поднесла спичку.

Все пятеро взялись за руки, и баба Лиза тягучим речитативом, то и дело сбиваясь на кашель из-за вонючего дыма, нараспев затянула:

— Боги дыма и боги пыли, боги грязи и боги асфальта, боги тоннелей и боги колодцев, боги труб и боги протечек, услышьте нас недостойных и немощных, услышьте нашу мольбу униженную, и снизойдите к нужде нашей, ибо не выживем мы без благоволения вашего! Примите жертву нашу, кота как гудрон чёрного, и обратите на нас взор свой пламенный, и даруйте нам от беды избавление, и вселите крепость в трубы, от котельной к нашему дому ведущие, и сделайте воду в них как взор ваш горячей, и даруйте нам ваше благословение, боги великие и боги могучие! Славе! Славе! Славе!

Как только она произнесла последнее слово, тлеющая и удивительно вонюче чадящая покрышка вспыхнула ярким пламенем, и в подвале моментально стало в буквальном смысле слова нечем дышать.

В беспорядке выбравшись на поверхность, прокашлявшись и проблевавшись, оттирая сажу от щёк и волос и стараясь не глядеть друг на друга, участники ритуала разошлись по квартирам.

Через час после проведённого ритуала бабе Свете стало плохо, её увезли на «скорой» в больницу, и обратно она уже не вернулась.

Иннокентий провёл ночь в полусне-полубреду, просыпаясь каждые полчаса; после каждого раза он долго по капле цедил воду из стакана на кухне, бессмысленно глядя в окошко, и так ничего не выложил в инстаграм.

С Анзором не случилось ничего примечательного.

А Маша не захотела возвращаться к пьяным родителям, и напросилась остаться на ночь у бабы Лизы — и у последней обмирало сердце, когда она смотрела на загадочную улыбку спящей маленькой девочки.

На следующий день после проведённого ритуала рабочие закончили возиться с заклиненными при спешной укладке труб летом вентилями, закопали свой маленький котлован, навалили сверху неровную кучу асфальта, даже не потрудившись толком её разровнять, и умчались творить добро в другие районы, чтобы не появиться больше до самого лета.

Асфальтовая «заплатка» просела почти сразу, и до самых майских праздников баба Лиза по утрам просыпалась от долетавших через открытую форточку задорных матюков автомобилистов, верующих в проходимость своей автомашины, но раз за разом сталкивающихся с суровой реальностью обледеневших краёв образовавшейся на месте раскопок огромной ямы.

Но это её нисколько беспокоило. Ведь главное — всю зиму в квартире было тепло.