Моя маленькая персональная страничка в большом-пребольшом интернете :)  

Чтобы помнили...

9 мая 2010, 22:48 , , , Можно прочесть за 14 минут

У меня, как и у любого человека на земле, есть дедушка. Конечно, у каждого человека есть дедушка. Но этот отличался от всех остальных дедушек тем, что он был моим. Быть может, он был не совсем идеальным, не совсем справедливым, добрым, мудрым, хорошим, но он был моим. И за это я любил его всем сердцем. Я говорю «был» потому, что он умер, не так давно, двадцать седьмого июля две тысячи третьего года. Хорошим ли он был человеком? Да, скорее всего, да. Хороших людей не замечаешь, когда они рядом с тобой. Но когда с их уходом из жизни исчезает что-то хорошее, светлое, ясное, чистое — это всегда заметно. И ты всегда спрашиваешь: как я мог не замечать этого раньше? Ответ находится. И он не слишком приятен. И тогда возникает вопрос: почему я?..

Дедушка умер, и теперь он живет только в моих воспоминаниях, которые с каждым годом становятся все более и более неясными. Мне жаль, мне искренне жаль прожитых дней, прожитых без него. Мне жаль, что он не мог порадоваться вместе со мной, или погрустить. Мне жаль, что бабушка моя тоже уже никогда не приласкает меня, не погладит мои волосы, не испечет мои любимые пирожки…

Однажды Майлзу Форкосигану сказали, пусть не в той ситуации, но такие верные слова: «что бы ни случилось, ты просто живешь дальше». Но иногда очень трудно жить. Сейчас уже легче, но иногда накатывает так, что больно вздохнуть, больно пошевелиться. И тогда…

Люди уходят из жизни. С каждым годом их становится все меньше. Из живых людей они постепенно превращаются в символы. С одной стороны это хорошо — символы не забывают. А с другой — за символами, за казенными фразами теряются судьбы людей, счастливые или несчастные, светлые или безрадостные, у каждого своя, такая неповторимая судьба.

Дедушки больше нет, и в наследство мне остались несколько пожелтевших от времени фотографий, часы, которые не ходят, рисунок, выполненный карандашом на тонкой бумаге, и неболь-шая коробочка, доверху набитая старыми письмами на серой бумаге, безделушками, и немногочисленными наградами. И память…

Я хочу рассказать вам о своем дедушке, поскольку сам он о себе уже рассказать не может.

* * *

Сказать я могу немногое, дедушка не очень любил говорить о своей молодости или военных годах. Я не раз пытался завести с ним разговор на эту тему, но он всегда уходил от ответа. У него был любимый сад в четыре сотки, частный дом, мастерская, где он проводил все свободное время. И каждая такая попытка сводилась к саду, к тому, как лучше выращивать саженцы огурцов или выпиливать лобзиком.

19-ое апреля 1944 года. До конца войны ещё год.Иногда он говорил больше. Не о военных действиях, не о немецких солдатах, не о битвах, в которых он участвовал. О простых радостях. О своей жизни. И то, что он говорил, я поведаю вам. Чтобы жизнь его, судьба не умерла вместе с ним. Чтобы память о нем не умерла вместе со мной. Чтобы помнили…

Родился мой дедушка двадцать седьмого апреля тысяча девятьсот двадцать пятого года. Родился в Чите, в Сибири, отцом его был пленный польский офицер, а матерью — обычная крестьянка. О детстве его я почти ничего не знаю, он не рассказывал. А может быть, не рассказывали и ему — тогда не говорили об этом. Когда ему было три или четыре года, они с матерью оставили Читу и уехали сюда, в Саратов, где сейчас живу и я. Отца они больше никогда не видели, и не упоминали о нем. Я не знаю что с ним, да и никто, наверное, уже не узнает. Быть может, его забрало НКВД, быть может, он попал в лагеря и умер там, быть может, что-то еще… я не знаю.

Как бы то ни было, но они оставили свой родной город и переселились сюда, в Поволжье. Мне ничего не известно о его юношеских годах, об этом он тоже не любил говорить. Я знаю, что, когда в том сорок первом началась война, ему было шестнадцать лет. На фронт пускали с восемнадцати, поэтому он подделал свои документы — подправил бритвой число в паспорте. И пошел на фронт добровольцем.

На фронте было несладко. Хлеб вперемешку с соломой, а когда и вовсе не было хлеба, похлебка, сваренная из остатков, которые собирали по всей роте, грязные портянки, пять патронов на двоих, грязь, сырые окопы. Но не безысходность. Были и веселые моменты — нехитрые солдатские радости, что сегодня не убили, что друг остался живой, что есть чего похлебать. Он недолго служил на фронте как обычный солдат.

Не знаю почему, но через несколько месяцев он как-то попал в снайперское училище, где готовили снайперов на фронт, и он учился там полтора года. Метко стрелять, сидеть в засаде, спать под дождем и драться до последней капли крови.

На таком грузовике он ездил.После окончания училища их роту выстроили на плацу и спросили «кто умеет водить машину?» До войны он водил немного, и вышел вперед. Вместе с ним вышло несколько человек. Всех их отправили работать шоферами — подвозить снаряды к позициям. А весь их курс — роту снайперов, три тысячи человек — на фронт. Простыми солдатами. С фронта не вернулся никто.

При этом он неодобрительно отзывался о советской власти — с горечью, с ненавистью. Есть вещи, которые не забываются. Снайпер — не расходный материал, один снайпер может убить многих солдат противника. Обычно придается один снайпер на отделение, а отправить их на фронт как простых солдат, после того, как их столько времени обучали, готовили – …

А еще какое-то время он входил в состав расчета пушки. А может, и не в состав расчета, а просто водил машину. Не знаю, что у него была за пушка — но ее прицепляли сзади к грузовику. По моим прикидкам, стандартный 75 миллиметров. Есть рисунок этой пушки в лесу, на замаскированной позиции — тот самый, карандашный, на тонкой бумаге. Может, можно как-нибудь определить по нему.

Дедушка никогда не говорил о своих друзьях в армии, и я никогда не слышал, чтобы кто-то называл его своим «фронтовым другом». Но вот о человеке, нарисовавшим эту вещь, он сказал пару слов. Мне тогда было лет семь, не больше, и я не запомнил истории, тогда меня гораздо больше занимала пушка. Могу лишь сказать, что этот человек был откуда-то с севера, что в Ленинграде он оставил жену, детей, и что он не знал, были ли они живы. Это все.

Дедушка рассказывал: «Когда мы приезжали на место, то приезжали всегда под вечер, чтобы ночью успеть замаскироваться. Допустим, мы стоим на одном берегу реки, а немцы — на другом. Тогда мы подъезжаем к самому краю берега и всю ночь роем (не знаю, как сказать — окопы, позицию) для пушки. Значит, поработали мы часа три, только уселись отдохнуть, как тут приезжают Катюши (ракетные установки), выгоняют нас с нашей позиции, становятся туда сами, через пять минут дают залп и выезжают. А немцы начинают обстрел той позиции, откуда был произведен обстрел. А нам приходится рыть позицию заново.

Так что отношения между нами и Катюшами всегда были крайне напряженные.»

Эту пушку он возил.Был у него и такой случай — он едет по дороге в грузовике, под завязку набитом противотанковыми снарядами. Дорога — пустынна, никого в обе стороны. Через некоторое время его обгоняет полуторка, тоже со снарядами, со знакомым водителем и скрывается впереди, а у него почти сразу же лопается шина. Он отводит свой грузовик к обочине, встает где-то под деревьями и выкатывает запаску. И тут над дорогой с воем проносятся два «мессершмидта».

Потом, впереди, через десять или пятнадцать километров он проехал мимо черного, обуглившегося остова полуторки. Остов еще догорал.

Был и такой случай — он ехал в том же грузовике со снарядами, по той же дороге. И снова над ней летел самолет. Я не помню — сидел ли он в машине или вышел из нее зачем-то, но на этот раз его машину подожгли и взорвали. Он говорил, что очнулся там только через два или три часа, на земле, метрах в десяти от машины, и чудом остался жив.

По телевизору несколько лет назад показывали судебный процесс над офицером, который, выходя из чеченской деревни, потерял от огня снайпера нескольких бойцов и вернулся назад и расстрелял мирных жителей. Дедушка тогда сказал:

«У нас в войну тоже такое было. Отряд выходит из деревни, а в деревне сидит снайпер, и убивает двух-трех человек из отряда. Тогда командир приказывает, и весь отряд возвращается назад и ставит к стенке население деревни. Несколько человек расстреливают за то, что они укрывали снайпера. Если это не помогает, расстреливают еще нескольких. Это страшно — стоять и знать, что через несколько секунд твоему соседу в сердце вонзится пуля. А может, и не твоему соседу. Может, тебе. И в конце концов у кого-то нервы не выдерживали, и он рассказывал, где сидит стрелок. Снайпера находили, и тут же, прямо на глазах у жителей, расстреливали. Без суда, следствия, по одному только приказу командира. Это было незаконно, но все это знали, и все закрывали глаза — потому что каждый мог представить себя на месте того командира, видеть, как у него одного за другим убивают солдат и не иметь возможности ничего сделать. И никто из солдат в жизни не выдал бы своего командира, потому что все знали, что поступают правильно. За такое — к стенке.»

Германия, 1946 год. Берег моря?Дедушка никогда не говорил мне, что он убил кого-то в своей жизни. Но не говорил, что и не убивал. А я не спрашивал его, я боялся ответа. Теперь я думаю, что да — ему приходилось стрелять, приходилось рассматривать маленькие фигурки врагов сквозь оптический прицел. И убивать их. В сорок первом ему было двадцать лет.
Говорят, что солдат — не убийца. Я не думаю, что это так. Если ты когда-либо отнял человеческую жизнь — это накладывает свой отпечаток на каждого. Это страшно.

Дедушка говорил, что в тот день, когда объявили, что Германия капитулировала, он находился в двадцати километрах от Берлина. В сам Берлин он вошел через четыре дня. Не знаю, так ли это, ведь фронт был большим. Но после него осталось несколько наград — несколько памятных медалей «ветеранам войны» – от президента Бориса Николаевича Ельцина, от Владимира Владимировича Путина. Есть еще несколько наград, я не вспомню сейчас их названий. Есть тяжелая пятиконечная красная звезда, не помню за что такие дают. С одного края ее краска облетела; этим краем она прижималась к отвороту гимнастерки. И есть медаль «за взятие Берлина».

После войны дедушка отслужил в германии еще год или полтора, и в сорок шестом вернулся домой. Там он на одной из танцплощадок города Вольска (выше по течению от Саратова) встретил бабушку, полюбил ее и женился на ней. У меня есть большие их портреты, в тяжелой раме, они висели в их дому в гостиной.

Сначала они жили в небольшой квартирке, настолько сырой, что за ночь одеяла намокали, и их приходилось чуть ли не выжимать, а окна находились даже ниже уровня улицы. Там они жили почти девять лет, там родилась моя мама. Потом они построили свой небольшой уютный домик — работали по будням вечером и по выходным, не зная отдыху. В доме в этом они и жили до самой смерти. Сначала там было много людей — они, моя мама, две бабушки, тетя… В конце осталось лишь двое.

Бабушка работала продавщицей в хлебном магазине. Затем перешла на работу в Горводоканал (городской водопровод и все, что с ним связано), в бухгалтерию.

Дедушка работал шофером, мама рассказывает, что одно время у них во дворе перед домом стояла большая грузовая машина, гараж. Затем перешел на волжскую пристань и работал уже по специальности — водолазом. Где и когда он ее получил, я так и не узнал.

Затем моя мама выросла, выучилась и уехала в Саратов преподавать — она учительница. Там она встретила моего папу, они поженились, а затем на свет появился я.

Бабушка, дедушка, и я.Летом я обычно ездил к бабушке в Вольск. Они жили на самом краю города — за их домом стоит еще два дома, затем шоссе, и затем — лес, горы, недостроенный хлебный комбинат, который в годы перестройки использовали для отмывки денег.

У моего дедушки были, что называется, «золотые руки». У него был специальный сарай, в котором была оборудована своя маленькая мастерская — металлорежущий станок, сверлильный станок, полный набор гаечных ключей, всевозможные отвертки, пассатижи, молотки. Десятки килограммов болтиков, гаечек, гвоздиков. Он мог починить любую вещь. Неважно, насколько она из-ломана — в его руках спорилось любое дело. Единственное, что он не успел починить — старые-старые часы, они перестали ходить через два дня после его смерти.

Мне всегда нравилось у бабушки с дедушкой. У них было хорошо. Очень хорошо. Светло, чисто, ясно. Их дом у меня всегда ассоциируется с пронзительно-ясным голубым небом, ярким-ярким солнцем, веселым смехом и беззаботностью, которая уже невозможна в моем, «взрослом», мире. Если мне было плохо, я приезжал к бабушке с дедушкой — пусть ненадолго, на выходные, повидаться на два-три часа. И мне всегда становилось легче.

Теперь их уже нет. Но память о них живет во мне. И пока жив я, пока жива моя мама, живут и они.


Комментарии

Оставить комментарий

Кто я

Александр 'J-zef' Пятницын

Да, это я! :)



Кредо

Сожалеть о минувшем — поздно:
Рухнул мир, разорвав оковы.
Мне навстречу, подобны звёздам —
Золотые глаза дракона.

Мне не будет за это прощенья...
Но скажите, святые иконы,
Кто наполнил огнём священным
Золотые глаза дракона?

И подсуден теперь едва ли
Я земным и небесным законам:
Я — последний, кому сияли
Золотые глаза дракона.
Smart